[eleventhland]

Уф. Я все-таки это сделал.

Спасибо соавтору и вдохновителю  ingadar, без чьего участия ниженаписанное просто не получилось бы.
Спасибо сайту Города-призраки - за серию впечатляющих фотографий ныне мертвого города Припяти, которые более чем пригодились для создания атмосферы.

Черна кость




Запах чуть влажного белья и дезинфицирующего раствора кажется чем-то невероятно важным, еще немного, и она поймет, чем именно. Перед глазами все плывет, как если бы она все еще смотрела на мир со дна той мутной реки. Песочное пятно - постель, лиловое пятно - кто-то из медиков... Наверно. Язык непослушный, будто из ваты, но, ценой некоторых усилий удается его расшевелить и даже выговорить внятно:

- Айе, ниери, что это за место?

- Городская больница северного берега. Для умалишенных.

Она кивает лиловому. Или, по крайней мере думает, что кивнула. Больница. Для умалишенных. Хорошо... Нет, на самом деле хорошо, она надеется забыть, она даже уверена, ей помогут. Она подтягивает одеяло почти к самому подбородку и некоторое время молчит. Потихоньку возвращается зрение, кажется даже слух. Жаль. Медик тем временем проходит вдоль стены, устраивается на откидном сиденье. С книгой. Так, чтобы его было видно, чтобы его можно было разглядеть не оборачиваясь и не особенно напрягая глаза. Под окном ветер поднимает волны и лениво шлепает ими о набережную. Шелестит дождь.

Прежде чем она снова заговорит, медик успеет прочитать не один десяток страниц. Она сморгнет раз, другой, неуверенно вытянет из-под одеяла руку - протереть глаза. Осмотреться. Первым делом заметит массивную серебряную серьгу: солнце на двенадцать лучей. Хорошая серьга, тяжелая... Слишком крупная для мужского уха. Пока она задумается, с каких это пор ее настолько занимают мелочи, медик уже окажется около кровати. Жестом спросит разрешения сесть рядом. Высокий. Страшный. Но все это она думает краем сознания, пока вспоминает слова ритуальной фразы.

- Таи-лехта айе Таэри, разрешите вас попросить.

Он кивнет. Ответным жестом - «принимаю» - протянет руку. Заложит страницу исписанным клочком бумаги и устроится поудобнее. В ногах.

- Помогите мне забыть. То. Что я видела, - она помолчит и добавит с нажимом, - там.

Она садится на кровати, поднимает подушку, опирается спиной. Подумав, чуть хмурится, поджимает ноги так, чтобы подбородком опереться на колени. Молчит. Дверь бесшумно соскальзывает в сторону, в проеме появляется еще один медик. Одна. В лиловом. Ловит жест, взвешивает на ладони, и вскоре возвращается, но уже с подносом в руках. Обменивается с мужчиной парой гортанных фраз и уходит. Тем временем, девушка начинает говорить. Хрипло и медленно, выталкивая слова вовне:

- Я... обрабатываю снимки. Да. Когда надо взять пейзаж и заменить на нем одних людей другими. Или сделать небо вместо синего - сиреневым. Я... - она запинается, медик протягивает чашку. Шершавую и будто неровную, настой немного горчит. Она сглатывает, невольно морщится и снова молчит, греет руки, - я взяла заказ на дом. А потом погас свет, я вышла посмотреть, все ли в порядке... а двери уже не было. Так ведь не бывает? - она прячет лицо в ладонях и опять замыкается в себе.

Храмовый тоже молчит. Слушает шепот и всхлипы, раз за разом наполняет чашку травяным настоем, вкладывает в ладони, помогает удержать. Постепенно ее речь снова становится внятной.

- ...но ведь в городе никогда не было этого канала. Река мутная, она несет с собой глину, много. Но канала никогда не было, тем более туда. Зачем канал туда, где все равно никто надолго не заживается? А когда в тебя стреляют, когда тебя гонят как на охоте, и еще стреляют в спину, ты ведь не задумаешься, откуда в родном городе взялся незнакомый канал? Просто прыгнешь в воду и все. Я прыгнула. Я не поняла сразу, куда он ведет. Да и поздно было уже. Наверно.

- Вы уже бывали в той части города? Раньше.

- Что? - она не ожидает вопроса, вскидывается, первый раз смотрит собеседнику в лицо. Отводит глаза: страшный. Весь нескладный, бритый наголо, выцветший, одна щека в мелкую крапинку. И глаза. Бледные, желтоватые. С зеленцой. Как та вода, как глина в той воде и на берегу. До конца канала не хватило каменных стен, оставили как само промыло, как есть. Она встряхивается, пытается отодвинуться к стене. Подальше. Хотя куда уже, дальше-то... Отвечает, - да, была. С матерью. Мы туда зимой ездили, мама говорила, если все устроится, я буду жить там, в одном из крайних домов. На верхнем этаже, чтоб было видно горы. Не устроится... Я вышла, прикрыла дверь, обернулась - а двери нет. И дома моего нет, и стена какая-то. А потом стреляли и я побежала. А потом прыгнула в канал, а там течение. Меня унесло.

Она замолкает, тянется за чашкой. Сама. Медик хмурится, что-то считает про себя, прикидывает на пальцах то так, то этак, что-то у него не сходится. Снимает что-то одной ладонью с раскрытой другой, комкает и бросает под ноги. Неожиданно улыбается, наливает чай. Со дна чайничка похоже - теперь в чашке плавают лепестки. Один белый, округлый и два оранжевых, тонких и острых. Можно уже выдохнуть, и дышать спокойно, можно даже продолжить рассказ, только вначале - спросить важное:

- Какого цвета небо за окном?

Медик улыбается еще раз, проходит мимо пустующих кроватей, отдергивает штору - видите, темно. И дождь стеной.

- Я боялась, что там все по-прежнему. Ненавижу сепию. Там, - она выделяет голосом и вздрагивает, - все цвета сепии. Земля, дома, деревья, стекла в окнах. Я выбралась из воды в последний момент наверно. Канал этот, он часть фонтана смыл и теперь вода завихряется. Замедляет течение, прежде чем рухнуть куда-то под арку между домами. Я тогда еще не поняла ничего, я и сейчас ничего не понимаю. Но фонтан вспомнила, мы действительно были там с мамой, заходили к маминой подруге в кофейню. И я вспомнила, к нашему... к тому, где должна была жить, дому идти как раз через ту арку, но зимой там была лестница, а сейчас - вода. Знаете, там песочно-желтое плоское небо, сухие деревья без коры. Там вообще все сухое, серое, желтое, коричневое, как на старых снимках и я стала такая же, только мокрая. В воде песок и глина, она въедается в ткань, в кожу, в глаза наверно тоже въедается и перестаешь различать цвета, только оттенки коричневого.

Она встает с постели, ведет рукой по стене, будто что-то ищет. Внутри. И говорит. Теперь почти не останавливаясь, на одном дыхании.

- Кости. Везде. Много. Под корнями деревьев, под корнями домов. В этих новых кварталах не заживаются люди, умирают. Съезжают. Пропадают без вести. Как я. Вы наверное не знаете, ищут ли меня вообще. Нормальные дома, новые, детские площадки, садики, дворы и арки. И мало людей. Но их так много под ногами, внизу, в земле. Они все умерли и их тела окаменели, а потом из камня нарубили плит. Фундаменты облицовывать. Крошку на стены напылять. Мало ли что еще можно сделать с камнем. А я шла, я пыталась найти выход, но все время возвращалась к каналу. И еще звук, медленный, низкий, это поют все те люди, их тела, их воспоминания, их следы на земле. Мне показалось, я увидела тень на стене, я побежала туда, но никого не было. Я ошиблась и стена выкрошилась у меня под руками, осталась полость по форме тела, заполненная коричневатой пылью. Так точно... материал изнутри ниши повторяет все складки одежды. Женщина, у нее кольца были, по одному на каждом пальце. И ожерелье. Зачем? Кто это был? Что они все там делают? У черного входа кофейни маминой подруги лестница, чтоб ее сделать, нанимали рабочих и они засыпали форму ступеней каменной крошкой. Мне показалось, внутри, за дверью кто-то есть, что меня позвали и я побежала. Споткнулась на пороге. О пуговицы... и пряжку ремня. Такие, золоченые пуговицы, на форме были. Старой. Они из ступени торчали, самую малость. Мне хватило.

Она останавливается на середине вдоха. Сползает вниз, и так и остается лежать, скорчившись, обхватив голову руками. Храмовый садится рядом, кончиками пальцев касается макушки. Его голос, такой же выцветший, как и он сам, звучит на грани слуха:

- И тогда ты опустилась на порог и осталась там. Точно так же лежала и плакала, пока снизу поднималась вода. А потом вода поднялась, захлестнула и унесла тебя прочь, - он подхватывает девушку под руки, помогает подняться и дойти до постели. Она покорно ложится, подтягивает ноги к животу, позволяет себя укрыть. Лежит и смотрит в стену. Безучастно. Как в самом начале. И вдруг произносит, медленно, обреченно:

- Вы мне не поможете. Если бы вы хотели мне помочь, то сказали бы, что я сошла с ума. И все придумала.

- Простите, - лехтев снова устраивается в ногах постели, как в самом начале, - но то, что произошло, к сожалению - произошло. С вами. Тот человек, что нас вызвал, сказал - вы выпали ему под ноги. Вас вынесло потоком воды из двери, бывшей закрытой с момента постройки дома. Последних лет пятнадцать, не меньше. Это недалеко от центральной набережной и в том дворе сейчас лужа вместо газона. Сожалею, не в моих силах сделать так, чтобы этого не было. Но я могу сделать так, чтобы воспоминания больше вас не тревожили. Если вы примете от меня такую помощь.

Беззвучно, одними губами она выговаривает: "Да".

Фай оставляет зажженным ночной светильник, медлит, но вскоре выходит. Сначала ждет кого-то, видимо из своих, но вскоре просто окликает идущую по коридору женщину.

- Айе, Радана, ты? Там девочка, да та самая, которую сегодня привезли. Раданка, зажги пару свечек, я знаю, у тебя есть и посиди с ней, а?

- Но...

- Тсссс, - храмовый подчеркнуто подносит палец к губам, отступает на шаг, в тень, - я знаю, я фигляр и шарлатан, ты это уже говорила. Посиди с ней, пожалуйста. Под мою ответственность.

Женщина хихикает в кулак и уходит, думая про себя, что лехтев у двери, серьезный и сосредоточенный, похож на стражника из книги сказок. Когда она возвращается, лехтев так и стоит. Будто в почетном карауле. Одна из ламп над головой моргает и гаснет. Его тень пересекает пятно света за дверью, дотягивается до кровати макушкой. Почти.

Теперь в палате на подоконнике горит толстая розовая свеча с золотыми блестками. Радана подбирает забытую храмовым книгу, успевает удивиться названию. "Зачем тебе "Страшные сказки народов мира", Льерно?" - хочет спросить, и непременно сейчас. Но фай в коридоре уже нет. Ушел. Девушка спит спокойно, без снов.

Этажом выше в это время фай падает в кресло, откидывается на спинку. Смотрит в потолок. Нужно расшифровать и обработать запись, а на это совершенно нет сил. Он сам не заметит, провалится куда-то между сном и явью и в этом полу-сне полу-забытьи проведет оставшиеся до рассвета часы. На рассвете он проснется, распахнет окно, заберется на подоконник. Просидит там, отстукивая одному ему известный ритм по кованому листу виноградной лозы обрамляющей решетку, пока солнце не вызолотит окна всех окрестных домов. После - сходит умыться, погрозит отражению пальцем. Переоденется в уличное, напишет пару отчетов, один из которых ляжет в папку с кипой других таких же. И, уходя, задержится чтоб подсунуть сложенный в четверо лист бумаги под массивную дверь. Ничего. Доктор Дражэна поймет, когда придет сюда парой часов позже.


Запах свежей выпечки фай чует еще с улицы. Прежде чем нырнуть под сплетение виноградных ветвей, он останавливается и тщательно проверяет, на месте ли темный плоский футляр и пара шуршащих пакетиков. Даже если ты пришел по делу, нехорошо являться без подарка для хозяина дома. Тем более, если ты пришел по делу, добавляет про себя храмовый. Дальше - выбраться из виноградных зарослей, по щербатым шестигранным плиткам дорожки, мимо мальв и золотых шаров скользнуть к подъезду. Здесь можно посидеть на теплых ступенях, подставляя лицо закатному солнцу, огладить раскрытой ладонью густой изумрудный мох у стены. Немолодая полнеющая женщина со взглядом доброй тетушки и хваткой старой драконицы встречает его на лестничной площадке: деревянные ступени охотно рассказывают о чужих шагах. Кивает в сторону открытой двери: проходи, не стой на пороге.

Фай не проходит - оказывается в просторной прихожей, у края цветного вязаного половика присядет на корточки - распутать шнуровку ботинок. Выпрямиться, впрочем, успевает до того, как хозяйка переступит порог сама. Он широко улыбнется на секунду блеснув зубами, и протянет подарок. На одной ладони сверток с травяными чаями, на другой - футляр. Вопрос застает храмового на входе в комнату, от неожиданности тот запнется об угол позеленевшего от времени сундука и выпустит из рук шелестящий ворох мелких бамбуковин, составляющих занавеску. "Совсем как у отца дома..." - подумает невпопад и обернется на голос.

- Я вот все тебя спросить хочу, - говорят ему с кухни, - ты уже не первый год в гости ходишь, чай носишь, а заварить так ни разу не предложил. Я ж знаю, ваши - большие любители собственноручно питье заваривать.

- Я неправильный фай. Комнату с мансардой снимаю, вместо того, чтобы самому строиться, чай - только выбирать умею. И готовить не люблю, - фай принюхивается, глядит в сторону кухни, - тетя Эна, это же булочки. Да? - по-кошачьи жмурится и добавляет мечтательно, - с начи-и-инкой...

А там плещет вода, пахнет вовсю накрытая полотенцем выпечка, там гремят посудой и, кажется собирают на стол. Все это время он бесшумно ходит по комнате, снова, как в первый раз разглядывает вышитые картины на стенах, широкое лоскутное покрывало, сейчас - цветным ворохом лежащее в изголовье узкой жесткой кровати. И потом, пока женщина медленно, внимательно просматривает запись, то останавливая, то прокручивая отдельные эпизоды снова и снова, фай с ногами устраивается на давешнем сундуке. Наблюдает. На экране девушка идет вдоль стены, ведет по стене рукой, падает... Женщина за столом останавливает запись, в кадре на экране девушка уже лежит у стены, а фай, протягивая руку склонился над ней.

- Ты мне еще скажи, что девочка абсолютно нормальна, - не понять, Дражэна недовольна или вовсе даже наоборот.

- И скажу. Потому что она - нормальна.

Теперь уже Дражэна оборачивается, с сомнением во взгляде выгибает бровь: "Ой ли?". Фай довольно ухмыляется будто этого и добивался, и тут же продолжает:

- По крайней мере была, до того как ее нашли в луже около выбитой двери. Это я туда ездил, и ручаюсь, случай все-таки мой, - храмовый фыркает, вспоминая, как собирался на бредовый выезд и еще спорил с водителем, так кто окажется их клиентом: непонятная девица или мужик, что их вызвал.

Разговор они продолжат уже в кухне. Но на ставшее привычным "Поменьше бы ты улыбался, Льерно. И какой умник тебя "Красавчиком" приложил?" храмовый не станет отшучиваться, мол мама с папой и приложили, а ответит встречным:

- А вы бы, тетя Эна, лучше объяснили, про какой квартал девочка рассказывала? Если знаете, конечно.

- Црна Косха это. Чего тут знать.

- Как это... - он подбирает слова, - общими? Как это будет на общем?

- Третий низинный. Да наверное не только третий. Стрха Орадба там еще, близко.

Фай смотрит пристально. Подхватывает сказанное, взвешивает - тяжело и оставляет лежать: "не понимаю". Эна смеется и, не говоря ни слова, кладет на раскрытую ладонь пузатую булочку, присыпанную ванильной пудрой. Теплую. Наливает пахнущий травами чай себе и гостю.

- Мне по секрету наша Раданка сказала, ты страшные истории любишь. Слушай.

И Дражэна рассказывает, обстоятельно и неторопливо, как прежде деревень в этих местах был горняцкий поселок, камень рубили, но пришла чума и похоронные команды сбросили в каменоломню всех, кого только нашли, не проверяя, есть ли внизу кто. Размешивает сахар и добавляет, что потом по весне, когда распахивали поля, всегда находили кости. Обгорелые. Темные. И обязательно кто-нибудь пропадал, как начинали сходить снега. Когда один, когда двое-трое. Некоторых к середине лета находили даже. У себя в домах. Захлебнувшимися. И еще каких-то сто лет назад, под начало сева на краю поля закапывали живьем человека, чтобы откупиться от неживой воды.

Прежде чем задать еще один вопрос, фай долго сидит неподвижно, глядит в чашку, будто надеется на дне увидеть ответ. Но все же решается.

- Скажите, а что здесь было когда... - он запинается, но продолжает, - во времена вашего детства?

И слышит вполне ожидаемое:

- А это, парень, не твое дело.

Пока в который раз за вечер закипает чайник, они молчат, каждый - свое. Да и после - тоже молчат, есть о чем. Ближе к полуночи фай прощается и уходит, но по дороге не раз оглядывается на светящееся окошко на втором этаже, как раз справа от заросшей виноградом калитки.


Дождь идет которую ночь подряд. Единственный на пол-квартала фонарь настолько тусклый, что скорее мешает. У вывески над входом в кофейню моргает последняя целая буква. Лехта Раи'Льер стоит по-щиколотку в воде. На узкой лестнице в проходе между домами. Кончиками пальцев по шершавой стене очерчивает контуры человеческих тел. Так же, как это делала девушка там, в больнице. Мимо него с шумом несется вода из покосившегося водостока, из разбитой чаши фонтана. Ему нет нужды закрывать глаза, чтобы увидеть след перепуганной девочки, такой свежий, такой яркий; нет нужды напрягать слух, чтобы услышать эхо выстрелов, криков, тягучих погребальных песен... Мутный поток, зажатый высокими поребриками в темноте кажется еще одним городским каналом. Лехта Раи'Льер идет против течения, вверх по дороге. Смотрит на город, вспоминает недавний разговор. Вспоминает, как еще утром искал перевод названиям. "Черна кость", "Злая пашня" - да, самые те места, чтоб закладывать новый город. Раи'Льер спрашивает себя - что же здесь было? Что было здесь тридцать, сорок, семьдесят лет назад? О чем молчат пожилые ровесники доктора Дражэны, что скрывают от молодежи, вроде той бедной девочки, от чужаков, вроде него самого?

Дождь усиливается, под ногами пузырятся следы капель, фай бросает кусок штукатурки в середину разбитого фонтана и больше не оборачиваясь идет в город. Обратно. А позади, за спиной встает серая слепая стена воды...