Во-от, и еще одна сказочка на ночь) Они мне определенно удаются. Нет, на этот раз не страшная. Ну почти.

Врачеватель и сера

Утро начинается со звонка медного колокольчика над дверью и тонкостенной фарфоровой чашки с дымящимся кофе. Чашку на тумбочке у двери оставляет любезная Ханна фон Рабе, немолодая немка, скорее хозяйка, чем домоправительница в этом доме.

Соседи называют меня алхимиком, за глаза честят сумасшедшим ученым, но это все не всерьез, это так, дружеские подтрунивания немолодых в общем-то людей над тем, кого они знают мало не с рождения. На самом деле в первый раз я появился в предместьях Кракова в восемь лет, когда мать, будучи здесь проездом привезла меня к тетке и оставила на лето. За пять лет до моего рождения она вышла замуж за краковского священника, чем всполошила всю свою и его родню. С того времени родители живут душа в душу, хоть и видятся в среднем раза три в год.

читать дальшеДед по материнской линии до сих пор молится безымянным земляным да речным духам, режет из кости фигурки и в общем-то доволен жизнью. Одну он подарил мне на совершеннолетие, как раз когда я собирался ехать учиться, так она и живет у меня на столе: маленькая широкобедрая женщина с неулыбчивым лицом. На осеннее равноденствие я дарю ей розовую жемчужину, но к весне она пропадает и у меня есть полгода чтобы отыскать новую. Моя мать историк из Ювяскюля и путешественница, из тех что способны за каким-нибудь особенно редким мифом забраться на край света. А я - врач. У меня небольшая практика и к большинству из своих клиентов я приезжаю на дом когда им случается меня вызвать. Те же, чье присутствие могло бы нарушить размеренное течение жизни моих соседей, находят меня сами и появляются на рассвете.

Кусок самородной серы размером с пол-кулака я нашел осенью, лет семь назад у входа в пещеру, которую во времена теткиной молодости называли “дьяволова глотка”, и посмеялся, мол где еще найти серу, как не в чертовой пасти. Я тогда только закончил обучение и, получив степень бакалавра медицины приехал в город. Так же, как и сегодня, тогда начало холодать, по утрам лужи покрывались тонким ледком, а по реке плыли желтые и багряные лодочки листьев. Я был самоуверен и, несмотря на ворчание любезной Ханны, которая иногда кажется мне всезнающей серой вороной в человечьем обличье, забрался во все места, что слыли пристанищем нечистой силы. Теперь я понимаю, что прошел только туда, куда меня пустили, но этого оказалось достаточно. У “чертовой пасти” я споткнулся на ровном месте и полетел в заросший боярышником овраг. Кажется, тогда я серьезно растянул щиколотку, потому что нога немилосердно болела, да и сейчас ноет на перемену погоды. Тот камень я и не заметил бы, если бы, когда все-таки встал, камень не выкатился мне под ноги.

Не спрашивайте, почему я забрал его, я не знаю, что ответить иного, нежели “я понял, что именно этого хочет от меня кто-то вышний”. Но я принес его домой, отмыл и оставил где-то в недрах стола. Скоро мне стало совсем не до него. Нужно было подумать об устройстве собственной жизни, если я конечно хотел надолго остаться в городе. Нужно было добыть себе подобающего вида трость, потому как после памятного оврага длительная ходьба причиняла боль, а я понимал, что первое время ходить мне придется помногу. В конце концов, там в овраге я ухитрился схватить простуду и теперь из глаз у меня текло, а горло охрипло так, что звуками моего голоса можно было по ночам пугать почтенных горожан. И простудой следовало заняться в первую очередь.

На исходе осени, за неделю до ночи, когда дедовы родичи жгут свечи и оставляют в расписных блюдах подношения мертвецам на прибрежных камнях, я начал кричать во сне. Я не помнил видений. Я не знал, что делать и куда идти. Дошло до того, что я готов был как в детстве просить любезную Ханну посидеть со мной до утра. Не спрашивайте, отчего я не обратился к отцу или деду, мне нечего вам ответить.

Помощь пришла неожиданно. Кажется, это были третьи или четвертые бессонные сутки. Под утро, когда небо только начало сереть, я спускался из кабинета вниз, в кухню и сквозь витраж на входной двери увидел чужой силуэт. Я тогда только начал практиковать и не успел еще получить разрешение из магистрата, а потому поторопился открыть дверь до того, как незнакомец позвонит: раз уж он пришел так рано, нам обоим ни к чему неприятности, тем более, что за последний месяц мне уже приходилось принимать людей дома. Как бы то ни было, я открыл дверь и пригласил его войти. Он кивнул, переступил порог и, церемонно поклонившись восседающей на стене кованой химере, повесил куртку на один из крючьев у ее ног. Я махнул рукой, приглашая его следовать за мной через кухню в лабораторию. Надо сказать, под домом есть внушительный подвал, вот мы и делим его с Ханной: в своей половине она хранит продукты, требующие прохлады и темноты, я же в своей работаю. Прежде чем зажечь свечу и открыть дверь, ведущую на лестницу вниз, я заговорил первым:
- Почему вы решили, что стоит обратиться именно ко мне?
- Так легли карты. Я... иногда бываю гадателем.
- Но очень редко и только по крайней необходимости. Как, например, сейчас?
- Да, - спокойно ответил он и снова замолчал.

Внизу, в лаборатории, под свет керосиновой лампы мы проговорили час, не меньше. О людях. О медицине. О составе из семи трав и четырех минералов, что одновременно помогает разуму отправиться в путешествие и служит якорем, не дающим сознанию окончательно отделиться от тела. Наскоро проглядев исписанную от края до края страницу, которую протянул мне гость, я единственный раз за все прошедшее время позволил себе усмехнуться:
- Если вы столь сведущи в науке составления снадобий, то зачем вам понадобился я?
- На мне лежит запрет.
Видит небо, он сказал это как нечто само собой разумеющееся. А что до меня... Я понял, что его заказ являет собой вызов моему мастерству. И столь же ясно я понял, что не могу его принять. Вздохнув, я выложил все как есть: что питье при изготовлении требует нескольких суток пристального внимания, а я уже которую ночь не сплю. Да и вообще не уверен, что не переломаю ноги, пока буду подниматься в кухню, чтоб проводить своего собеседника. А потому сожалею но...
- Вас есть кому и чему защищать, пан Слодководнич, - говоря это, мой гость несколькими штрихами карандаша набросал на обратной стороне рецепта женское лицо, - Вы бы сами вскоре догадались, если бы не были столь измучены. И, если вы примете от меня такую плату, я расскажу, что можно сделать, чтобы отвести взгляд Владыки Кошмаров. - Я кивнул, соглашаясь. И, пока он говорил, я смотрел, как на бумаге проступает удивительно знакомый силуэт. Ну конечно, думал я тогда, как это я не догадался обратиться к той, кого видел каждый день и с кем рядом прожил не один год.

Мой гость пообещал заплатить вперед и выполнил обещание как только я принял заказ. Он оставил рецепт и одиннадцать компонентов, из которых за четыре дня следовало изготовить состав. А еще жемчужину необычного цвета, фиолетового в черноту и по форме напоминавшую птичье яйцо. Я вернулся к себе в кабинет и, поскольку терять мне было все равно нечего, решил последовать его совету. Быть может мой гость и клиент когда-то бывал в тех краях, где живут дедовы родичи. Я не отрицаю и того, что возможно он даже знал моего деда. Но в костяной подставке у ног статуэтки действительно нашлось углубление, и речная хозяйка приняла жемчужину.

Когда ветер настежь распахнул окно, подхватил со стола бумаги, разметал по комнате, я был уже во власти подступающего сна. Наверное поэтому ничуть не удивился, когда собрав разлетевшиеся по углам наброски и записи, достал из обычно запертого на замок ящика стола прозрачный желтый камень. Тот самый, который я забрал с собой из оврага и который оказался куском самородной серы. Признаться, наяву я забыл о нем, но сейчас кристалл был ключом к видениям, встречи с которыми я ждал и боялся. И одновременно - его тяжесть, шероховатые грани, резкий запах: все это возвращало удивительным образом целостность окружающему пространству. Я уснул в кресле, с записями в одной руке и серным камнем в другой... И очнулся оттого, что кто-то тряс меня за плечо. Пещера, мертвецы, слепой картограф, слова сумасшедшей: все это растворилось в свете утреннего солнца, но не исчезло, а лишь отодвинулось в глубину сознания.
- Лассе, - говорила Ханна, - просыпайся. Выпей кофе и торопись, приходил курьер, сказал тебя к полудню ждут в магистрате.

С того дня многое изменилось, но неулыбчивая костяная женщина по-прежнему смотрит мне в лицо и бережет мои сны. Желтый камень, кусок серы, покоится на кипе бумаг на противоположном конце стола. Сон о мертвецах, слепом картографе и незнакомом чародее я вижу два раза в год, на осеннее и весеннее равноденствие; и просыпаюсь, когда истаивает верхний слой перламутра, и когда жемчужина исчезает совсем. Я знаю, там на пороге чертовой пасти чародей не дает безумной женщине произнести имя картографа. Мое истинное имя. Если однажды сложится так, что наши дороги пересекутся, надеюсь, у нас найдется что друг другу сказать.

9-02-11 - 11-03-11