А в середине дня вместо Шефа Оле к нам, по дороге домой, заглянул доктор Сяоли. У него выдалось ночное дежурство: нужно было срочно подменить коллегу, которому пришел вызов от технической службы. Может быть, поэтому и папа задерживается: доктор Сяоли сказал, что у тех, кто прокладывает коммуникации для нового машинного зала на «Метис», возникли какие-то сложности. У них что-то случилось, но вроде почти никто не пострадал. На самом деле Сяоли старше папы и даже старше Шефа Оле, но близких друзей просит обращаться к нему на «ты». Когда я это первый раз услышала, то спросила — а я? Сяоли засмеялся и ответил: «и ты», и подарил мне горсть темно-коричневых металлических бубенчиков.

Вот и сейчас он извинился за то, что пришел ненадолго, добавил, что я угадала и его попросил зайти Оле, и спросил еще, что он может для меня сделать. Я сказала, что мне две недели назад исполнилось пятнадцать и попросила проколоть мне ухо. Я с детства хотела себе такую же серьгу, как у папы, а папа сказал, спокойно и очень серьезно, что мне надо сначала вырасти, чтобы «организм сформировался». Сяоли разулыбался и ответил, что это сделать несложно, но ему нужно будет сходить за шелком и инструментами. А я, пока ждала его, вспомнила: когда мама умерла, а у папы были ночные смены, я ночевала, а иногда и дневала у Шефа Оле. Папа сказал, что не хочет даже думать о том, что я дома одна, пока он работает, но сейчас я думаю, что первое время и ему самому было слишком тяжело возвращаться в пустой дом. Однажды я слишком рано проснулась, а у Шефа Оле в тот день был выходной, и они с Дариной разбирали файлы со старых, привезенных еще с Земли накопителей.
читать дальше
Там был один кадр, снятый, как потом объяснял Арни, какой-то из видеокамер систем безопасности. В кадре, на светло-серой стене располагался огромный экран, поделенный на несколько десятков квадратов. В центральном, самом большом, застыло изображение: мрачные люди вот-вот уведут из зала с множеством кресел худого черноволосого парня в больничной одежде. Он стоит так, вполоборота, и взгляд у него уставший и горький. Шеф Оле заметил, что я тоже смотрю в экран, и сказал про черноволосого: «Ему очень не повезло в жизни», — и удалил файл. А когда я спросила — зачем, Оле ответил, что тот парень вряд ли хотел бы, чтобы его помнили — вот таким. На следующем снимке был папа, и он был такой же, каким я привыкла его видеть: в наушнике с микрофоном, в сером жилете из жесткой ткани поверх полосатого свитера, в пыльных бежевых брюках и высоких черных ботинках на толстой подошве. Папа смотрел на экран на стене и, наверно, видел того черноволосого парня, и лицо у папы было совсем такое же: горькое и уставшее. Вечером я спросила у Шефа Оле, почему никто не хочет рассказывать о Земле. Шеф Оле ответил, что у него, у Дарины, у Сяоли и у мамы с папой из-за одного человека была очень-очень тяжелая и плохая работа, о которой всем, кто в ней участвовал, вспоминать неприятно и грустно. Он как-то так это сказал, что больше я не спрашивала ни его, ни Дарину, ни, тем более, папу.

Я довспоминала все это и даже нашла подходящую скрепку, чтобы сделать из нее серьгу. Но доктор Сяоли вернулся и отсоветовал браться за скрепку прямо сейчас, а потом пребольно уколол меня в ухо иголкой. Я не успела испугаться, а Сяоли уже продернул в дырку шелковую нитку, завязал ее узлом, на концы привязал по оранжевому колокольчику и сел писать инструкцию — что делать с моим ухом. Дописал, раскланялся и ушел, теперь уже насовсем. В инструкции все оказалось просто: несколько раз в день шевелить нитку, чтобы не приросла, и протирать отверстие дезраствором. Ну, и через пару дней показаться, чтобы Сяоли проверил, нет ли воспаления.

А потом пришел Оле и еще через полчаса — папа. Я бросилась открывать: я всегда знаю, кто пришел, и ни разу еще не ошиблась. Я уже хотела, как всегда, повиснуть у папы на шее, но заметила, что ему, похоже, нехорошо, и в последний момент остановилась. Папа оглядел меня с головы до ног, щелкнул по каждому колокольчику и, пока они звенели, поцеловал меня в лоб. И сказал тихонько: «Я же обещал, что никуда не денусь. По крайней мере, надолго». Шеф Оле посмотрел на нас, и сказал уверенно и мрачно: «Ты крупно вляпался, Александр Аугенблик». Папа не пытался с ним спорить, ответил печально: «Вечно ты меня вытаскиваешь из всякой задницы», повесил на крючок куртку, поставил у стены ботинки и ушел мыть руки. Оле проводил его взглядом и сказал мне: «Ева, собирайся. Пойдешь к нам, там Арни уже дома и Дарина скоро тоже будет». Я отказалась. Помотала головой. Звякнули колокольчики. Папа вышел из ванной, положил руку мне на плечо и ответил за меня: «Да ладно, пусть остается. Это ведь и ее тоже касается». И тут Шеф Оле сделал страшную рожу и рявкнул: «Черти с вами. Никто не остается. Вы, упрямые придурки, сейчас оба возьмете шмотки и свалите ко мне, а кто будет тормозить, того я погоню на пинках!» Пока мы собирались, я все смотрела на Оле и думала, что теперь знаю, почему они с папой так долго дружат, хотя вроде бы такие разные. Пока Шеф Оле громко ругается разными словами, размахивает руками и грозит расправиться со всем, что не успеет вовремя сбежать, он на самом деле совсем не страшный.
05-JUL-16.hyperion

5.

Юта встречает Эдну у дверей рабочей зоны. Переступает с ноги на ногу, дует на кончики пальцев. Пока подруга пытается понять, в чем дело — Юта говорит:

— Это не я. Не я придумала. Это приходил один офицер связи и сказал, что я теперь работаю в паре с тобой, — на вопрос «кто?», Юта растрепывает челку и растягивает в стороны уголки глаз так, что получаются совсем щелочки.

Эдна прикладывает карточку к считывателю, смотрит, как Юта делает то же самое, и проходит внутрь. Юта достает из рюкзачка портативный компьютер, подключает к сети, выставляет на низкую тумбочку свои два термоса и, смущаясь, разворачивает пакет с тарелкой и ложкой. Карамельно-розовая тарелка в белый горошек, кажется, светится сама по себе и выглядит почти вызывающе.

— У меня сегодня лапша, — все еще смущенно говорит Юта, — с яблочно-имбирным соусом. Сладкая.

В почтовом ящике единственное письмо, Эдна читает его и хмурится:

— Похоже, я поняла, почему на самом деле мы должны работать в паре. Потому что сначала мне придется один ролик разобрать по кадрам и отделить от него звуковую дорожку, а потом тебе — придется ее расшифровать.

— Тогда перешли и мне этот ролик, — отзывается со своего места Юта, — мне, в принципе, без разницы, есть там видеоряд или нет, работать-то все равно на слух.

Некоторое время девушки работают молча. У Эдны в наушниках абстрактная электронная музыка без слов, которую Хидео в самом начале их знакомства обозвал «голосом гипотимии сервера баз данных», у Юты — треп нервного типа с сиреневой башкой. Юта трет виски, похоже, его болтовня действует на нервы не хуже внешности. Потом она оборачивается и спрашивает в воздух:

— И все-таки, кто такие Прокси? — расстегивает защелки с ботинок, запихивает внутрь электросушилку, забирается с ногами в кресло и добавляет, не переставая рыться в полотняном рюкзачке, — они там оба, и желто-сиреневый, и тот, второй, упоминают Прокси, причем, похоже, речь идет о разных... людях?

Эдна кивает. Судя по изредка возникающему в кадре тексту, «Прокси» — это какое-то определение для категории людей. Гражданство? Должность? Социальный статус? В целом, она уже согласна, что идея поделить получасовую запись на отрезки пяти-семи минутной длины и раздать разным рабочим группам — не лишена здравого смысла, если даже от пятиминутного фрагмента остается неприятное ощущение воткнутой в ухо палочки для еды, вроде тех, что постоянно таскает с собой Хидео. Чтобы отвлечься, Эдна вспоминает, как медленно просыпалась, и — не одна, этим утром, и прошлым, и позапрошлым, и было ей тепло, хорошо и каждое новое утро — по-новому удивительно. С монитора отклеивается и планирует листок с напоминанием: «Люди делятся на две категории: одни делают backup, другие — уже делают backup», Эдна вздыхает и запускает программу резервного копирования, Юта окликает подругу со своего места:

— Пока у тебя вынужденный простой, попробуй поискать снова? Давай начнем с тех хранилищ, которые так никто и не систематизировал.

Эдна соглашается. И составляет запросы один за другим, и — занимается этим даже когда резервное копирование завершается, и можно уже возвращаться к работе.

— Не выходит, — грустно отзывается она через час, искоса поглядывает то на часы, то в сторону тумбочки с обедом, и поясняет, — в выдаче один мусор. Много определений, да все не те. Структурные шаблоны, объекты строительного проектирования, юзергейт. Последнее, это скорее к Хидео.

Юта пишет: «Хидео, что ты знаешь о Прокси?» и получает в ответ «прокси он же юзергейт он же программный продукт для организации передачи данных между разными сетями». Читает ответ вслух, показывает окну чата язык, читает следующее сообщение: «упс наврал у нас программноаппаратные все». Юта фыркает, но ничего дельного сказать не успевает, потому что свет тускнеет и из динамика в верхней части настенного экрана раздается: «Внимание! На время проверки бортовых систем сохраните открытые файлы и завершите пользовательские сессии. Возможны перебои в работе вычислительной сети и временное отключение питающих силовых установок».

За пару секунд до того, как гаснет основное освещение, Эдна хватает с тумбочки термос и выскальзывает в коридор. Во-первых, аварийная подсветка работает всегда, на то она и аварийная, во-вторых, после мельтешения цветовых пятен на экране, после всех попыток определить: то, что им передали — это действительно трансляция событий в реальном времени или результат высокоточного моделирования, — Эдне, возможно, впервые захотелось найти пустое, темное и просторное место. Но — по коридору уже слоняется Стана, трет виски, оглядывается в сторону своей рабочей зоны и мрачно бранится:

— У меня голова болит на это смотреть. Док Джей над нами всеми издевается!

— Я вот не понимаю, — отзывается Эдна, — как в этом можно участвовать. Добровольно.

Юта, скривившись от резкого запаха, вскрывает капсулу с анальгетиком, высыпает в чашку зеленоватый порошок, заливает чаем из термоса. И, пока анальгетик оседает на дно пышными хлопьями, Юта острит:

— Вас, дорогие мои, сюда никто насильно не загонял. Значит, вы в этом точно участвуете добровольно.

— А этот, с сиреневой головой? — Эдна и Стана, привычные к шуточкам подруги, не обращают на них внимание. Эдна думает, что после смерти Накао обычные ютины шпильки стали жестче и злее. Но уж лучше Юта будет язвить и кусаться, чем смотреть в стену и плакать.

— Эдна, ты видела его лицо? — не унимается Юта, — он же всех ненавидит, начиная с себя и заканчивая нами.

— Откуда бы он про нас знал? — беззлобно огрызается Эдна, — я его не рассматривала, мне этой головой еще весь день работать.

Стана притаскивает свою сумку, долго роется там и бубнит под нос: «Пудреница, аптечка, пилочка для ногтей, опять аптечка, они там что размножаются?» потом оборачивается и растерянно спрашивает:

— Девочки, а зачем я в сумку... положила... машинку для стрижки? Вместо расчески.

У Станы становится совсем жалобное лицо и голос такой, будто она вот-вот заплачет. Эдна думает, что если бы это она была станиной сумкой, то уже или распалась бы на составляющие от стыда, или нашла бы способ трансформировать парикмахерскую машинку в расческу. Вообще-то, все время их знакомства Стана постоянно пользовалась и тем, и другим, выбривая левую половину головы почти под ноль и оставляя на правой — трогательные белокурые кудряшки. В конце концов Стана предлагает:

— А давайте, пока сети нет и свет работает через раз, я кого-нибудь из вас... подстригу?

Конечно, аккумулятора парикмахерской машинки не хватило даже на одну голову. Эдна смогла признаться самой себе: она всегда завидовала Юте с ее густой и длинной косой. Но в результате эксперимента Эдна напоминает себе скорее Стану, для полного сходства не хватает только из черного перекраситься в желтый и завиться. После второго оповещения в общий канал архива падает письмо от шефа: при настолько нестабильной работе бортовых систем проще распустить всех по домам и продолжить, когда связь и силовые будут работать штатно. Стана снова шумно роется в сумке, раскладывает на полу множество мелких вещиц, в конце концов, находит карточку, сгребает все обратно в сумку и убегает. Эдна подбирает злополучную машинку, оставляет у себя на столе, чтобы не забыть вернуть, и тоже уходит. Не оглядываясь. У транспорта Юта догоняет ее и говорит:

— На самом деле это Маркус родом с «Гипериона». Он и его мать... моя бабушка, были последними, кто оставался там, и не хотели уходить, несмотря на то, что жить там было уже почти невозможно. Я... бывала у них в гостях раз или два. Но когда мне было десять — бабушка погибла. Совсем как... — Юта теребит ремень сумки и все-таки не договаривает до конца, продолжает уже совсем про другое. — Вскоре моим родителям взбрело в голову шумно и со скандалом развестись, и Маркус переехал сюда и забрал меня жить к себе.

Эдне кажется, что она зря так поспешно вышла. Транспорт все равно один и ходит по расписанию. Чтобы сгладить неловкость, Эдна предлагает:

— Хочешь, я тебя провожу? Я все равно хотела сегодня забежать к родителям и забрать кое-какие вещи.

— Переезжаешь, да? — Юта не спрашивает, к кому. Она помнит, как в начале смены подруга смутилась, когда поняла, что забыла убрать фото с настенного экрана.

За ничего не значащим разговором девушки добираются домой — и все выходит совсем не так, как обе задумали. И Юта сама идет провожать Эдну, и потом еще сидит в теплой кухне, греет руки о пиалу с супом, делится новостями. Эдна наблюдает, как ее мама предлагает ужин ее, Эдны, лучшей подруге, как та, как всегда, отказывается от добавки. Так, будто всего этого года, а особенно — последних двух его месяцев не было, будто они обе снова сбежали домой до конца занятий, потому что только очень наивный и самонадеянный человек поставит историю последней парой и понадеется увидеть полную аудиторию.

На книжной полке, свесив заднюю лапу и длинный рыжевато-коричневый хвост, сладко спит старая мамина кошка. Греется о кромку «базы» для зарядки книг. В паре сантиметров от кошачьего носа тянут в разные стороны подушку лоскутные кот и собака. «Неразлучные друзья» — читает Эдна вышитую на подушке надпись, берет в руки игрушку — «Вы ведь будете без меня скучать? Придется взять с собой и вас». Кота Эдна сшила сама, еще в школе, а собаку ей подарила мама.

Свободной рукой Эдна проводит по корешкам книг. Книги откликаются, на секунду подсвечивают названия и снова уходят в спячку. Эдна достает с полки семейный альбом, вечно закрытый от чужих глаз то игрушкой, то фоторамкой, то букетом искусственных цветов. Эдна открывает его с конца, разглядывает свои детские снимки и начинает перелистывать страницы, одну за одной, в начало. На самой первой странице в левом верхнем углу расположена иконка аудиофайла. Эдна запускает его и слышит девчоночий голос, и привычно переводит: «Меня зовут Ева Аугенблик, гражданский номер H54baN-G-3, я родилась на третьем ярусе модуля «Гиперион» пятнадцать лет назад, через год после того, как человечество бежало на орбиту от экологической катастрофы на Земле», и — останавливает воспроизведение. Изображения пятнадцатилетней Евы в альбоме нет. Есть, похоже, ее родители, Александр и Марьям. Сидят, обнявшись, на цветном покрытии пола стандартного жилого отсека и улыбаются друг другу. Где-то ближе к краю снимка угадывается... спинка детской кроватки? И — еще снимок, на нем уже совсем взрослая Ева. Прямая, серьезная, узнаваемая форма со знаками отличия отглажена, кудрявые черные волосы заплетены в тугую косу, коса эта лежит на голове «короной» и... в левом ухе на толстой канцелярской скрепке болтается латунная гайка. Такая же точно, как у ее отца на предыдущем снимке. Эдна вызывает почтовый клиент и отправляет самой себе письмо с тремя файлами. Эту запись она хочет прослушать одна. Так, чтобы совсем никого знакомого не было рядом.

В транспорте, в коридорах жилого модуля «Ио» Эдну сопровождают голоса незнакомых людей. Если постараться, среди них можно попробовать угадать тот единственный, которого так не хватает днем. «Маяк! Активен новый маяк, также передает координаты и позывные» — «Принято. Записываю» — «Северный континент, северо-западное побережье, источник помех класса А2» — «Надолго?» — «Одиннадцать минут и три десятых секунды до возобновления» — «Укладывается в статистику или у нас новый экстремум?» — «Зарегистрирован запуск баллистической ракеты средней дальности. Предположительно класса поверхность-поверхность» — «Как, еще одна? Они там что, с ума посходили?» — «А если это только автоматика?» — «Не хочу даже думать в ту сторону!» — «Будем готовить зонд?» — «Зонд будет готовить крошка Мадлен, кишки твои смотреть, если ты опять пожрать забудешь».

Эдна третий день по вечерам слушает переговоры командного центра и думает, что история повторяется. Что важнейшие знания оказались утрачены вместе с вышедшими из строя модулями станции и давно умершими людьми, жизненная среда стремительно вырождается, и они все, снова, как шесть сотен лет назад, скоро будут вынуждены бежать в никуда. Тогда, в первую ночь в чужом... в своем новом жилье, Эдна увидела страшный сон, кошмар, будто это не Юта, а она получила то самое письмо. И до утра боялась уснуть, беззвучно плакала в подушку, слезы текли по щекам и промочили край одеяла. Но Хидео все равно проснулся, хоть и говорил, что спит так крепко, что ему нипочем любой будильник, и до утра рассказывал про свою жизнь, про работу, про планы. А наутро — что-то сделал с ее коммуникатором и теперь, стоит только присоединить к нему гарнитуру, как приемник сам настраивается на частоты, используемые экипажем. Эдна регулирует фиксатор наушника, убирает наверх микрофон и вспоминает, как Хидео объяснял про систему команд и сеть ретрансляторов, расположенных на всех ярусах жилых и служебных модулей, благодаря чему связь есть всегда и со всеми.

Проходя по коридорам второго яруса «Ио», Эдна снова, как все разы до того, ошибается поворотом и дважды пытается открыть чужую дверь. После — долго извиняется перед хозяйкой, сбивчиво объясняет, что она здесь недавно, и совсем теряется, когда эта приветливая немолодая женщина накидывает куртку со змеей и чашей на рукаве и предлагает показать дорогу. «А она с «Транквилио», — думает Эдна, — там сейчас и так все с ума посходили, а я ее разбудила», — и извиняется снова. Идти оказывается совсем недалеко, всего-то — вернуться в центральный коридор, пройти пару шагов по направлению к транспорту и выбрать первое левое ответвление вместо правого. Теперь уже ключ подходит, Эдна переступает порог и не торопится включать свет. Позади тихо щелкает магнитный замок, Эдна оставляет на вешалке куртку, бросает у незастеленной с утра постели сумку, садится на пол. Рассеянно листает папки, читает подписи к снимкам и комментарии, выполненные, в основном, на техническом языке. И не успевает заметить, как засыпает.

Сквозь сон Эдна слышит чужой разговор и еще недолго дремлет, и там, внутри сна, ей кажется что еще немного, и она поймет что-то очень важное, и даже почти знакомые голоса становятся все ближе и отчетливей, и один говорит:

— Так вот, Хидео, послушай. Это реликтовый протокол обмена, в литературе он встречается под названием «Awakening pulse». Его отличает специфическая структура пакета и сверхдлинный таймаут. В пересчете на годы выйдет как раз около трех сотен лет. Предки, похоже, предполагали, что этого времени хватит на восстановление атмосферы и биосферы.

— Я же все это учил. Если информация из нашего спецкурса достоверна, то в прошлом цикле «Альфард» должен был отправить пробуждающий пакет, «wake-up call», но в триста девятнадцатом году, за три года до окончания первого цикла, капитан принял решение об изоляции. Он счел, что Земля так и осталась необитаема и непригодна для жизни. Там, на Земле, после получения этого пакета должно было выйти из гибернации оставленное предками оборудование... Следующий цикл, выходит, начался недавно. Новый «wake-up call» был отправлен с Земли в конце ноября, но к тому времени «Альфард» был уже расконсервирован, сработала автоматика и сформировала ответ. После этого началась вся та свистопляска, об которую мы ломаем свои умные головы.

— Не оборудование, — обалдело произносит Эдна. — Прокси. Это они должны были проснуться, чтобы встретить тех, кто вернется с орбиты...

— Кто? — спрашивает кто-то почти знакомый.

— Прокси, — повторяет Эдна и окончательно просыпается, — Хидео спрашивал у меня «кто такие Прокси»...

— Если честно, — отзывается Хидео c кухни, — это было единственное слово, которое я сразу разобрал во всем том кислотном прогоне. Это потом уже Док Джей велел сгрузить его вам. Я еще удивился, почему хрен в желтом костюме так уперто называл своего недобровольного оппонента юзергейтом.

Эдна вспоминает странного зеленоглазого парня с записи, над которой они с Ютой работали, и неожиданно для себя думает, что, особенно под конец, он был немного похож на Хидео. Или, скорее, на последнее фото из личного дела его погибшего брата, Накао. Разрезом глаз, копной непослушных черных волос, но больше даже — взглядом. Уверенным, жестким и цепким. Этот взгляд словно бы говорил: «Не становись между мной и моей целью».

Хидео входит с кухни, балансирует подносом с мисками и чашками, картинно кланяется и в последний момент почти промахивается мимо откидного стола. Эдна встает, делает шаг ему навстречу, уже сама запинается о свернутое одеяло, но ее в последний момент подхватывает под руку гость Хидео, очень светловолосый и бледный, почти как... Еще немного, и Эдна поймет, как кто. Но в это время Хидео все-таки находит, куда поставить поднос, — и, наконец-то избавившись от ноши, обнимает за плечи Эдну. И говорит:

— Знакомьтесь. Это Андрэ, мой хороший друг и, с недавнего времени, командир. А это...

— Эдна из «большого» архива, с «Метис»? — с улыбкой говорит белобрысый связист, и, глядя на удивленную девушку, поясняет — мне рассказывал... один человек.

— Да, кстати, — продолжает Хидео, — именно Андрэ следует благодарить за отлов всей вашей сегодняшней задачи.

— Я никогда бы себе не простил, если бы упустил эту передачу.

Расхрабрившись, Эдна спрашивает:

— Почему?

— Это... семейное, — связист смущается, стремительно, густо краснеет и еще пару минут молчит, занавесившись длинной белесой челкой. Но потом собирается с мыслями и задает встречный вопрос — ты же знаешь Маркуса Рико? Вы, вроде, живете на одном ярусе с ним и его племянницей, Ютой? Маркусу... Отцу на самом деле за пятьдесят. Мы с Накао одногодки. Были.

Эдна смотрит на него и не знает, ругать уже себя за невнимательность — или просто слушать рассказ дальше. Она частенько бывала в гостях у Юты и не задумывалась даже, что у нее, кроме Маркуса, есть еще родственники. Андрэ собирает разложенные по полу папки, складывает их назад, к стене. Верхняя остается открытой, Эдна читает «Накао Юрэ, 4z3Idu1JgE-Io-2, 31 год» смотрит на дату рождения и дату смерти — и думает, что снова ошиблась, определяя чужой возраст.

— Продолжай-продолжай, — говорит Хидео, заливая лапшу бульоном, — за последнюю неделю ты пытался начать этот рассказ четырежды, но всякий раз находились что-то срочное, ты подхватывался и убегал.

— Маркус Рико был одним из бортинженеров «Гипериона». Во время эвакуации отец сказал, что не сможет оставить «Гиперион», что он отказывается признавать модуль непригодным для жизни, пока там есть хотя бы один человек, даже если этот человек — он сам. Двадцать девять лет назад он отказался уходить. Вероятно, маму слишком сильно задело его решение, если она всю мою жизнь говорила, что его нет в живых. Мы впервые встретились семь лет назад, когда я доучился и угодил на «Транквилио». На стажировку в ремонтную группу. Отец проходил плановое обследование и мы столкнулись в коридоре. Точнее, я облажался: как следует не закрепил страховочный карабин и свалился отцу мало не на голову. После этого мы еще с полгода осторожно переписывались: все-таки мы совершенно друг друга не знали. А потом он отослал мне несколько файлов. Там... пара рисунков. Вероятно, выполненных от руки и оцифрованных много позже. Тогдашний владелец, скорее всего, счел, что бумажный оригинал стал слишком ветхим и дальнейшего хранения, даже самого бережного, может не выдержать.

Почти тридцать лет, думает Эдна. Сама она родилась уже на «Хаумее», и уже тогда жилыми в полной мере считались три модуля: «Хаумеа», «Ио» и «Седна». И еще — «Рея». Условно. Дед говорил, что модуль, где заселены полтора яруса пригодным для жизни можно признать только условно. На уроках истории им рассказывали, что в первые годы, сразу после переселения, гражданское население станции, не считая экипажа и вспомогательного персонала, составляло несколько сотен тысяч человек. «Теперь» — грустно думает Эдна, — «если пересчитать нас всех, то и двадцати тысяч не наберется». Андрэ протягивает ей тарелку и пару палочек и спрашивает:

— Ты же обратила внимание на парня, к которому тот, как выражается Хидео, «хрен в желтом костюме» пристал хуже вони горелой изоляции? Понимаешь... Я его видел. Или не его, но кого-то очень на него похожего.

— На тех рисунках? — догадывается Эдна.

Андрэ согласно кивает. Молча. И — открывает оба файла. На одном рисунке — щуплый темноволосый юноша в мятой больничной робе оглядывается через плечо. А впереди, в открытом дверном проеме его уже кто-то ждет. Эдна думает: врач или конвоир? Теперь уже не узнать.

На другом — тот же юноша, но почему-то намного выше ростом и шире в плечах. Ветер треплет рваные полы алого плаща, бросает в лицо юноше тучи серой и коричневой пыли. А в это время вдалеке у горизонта со стартовой площадки поднимаются в небо последние корабли.

Когда оба рисунка были еще на бумаге, в правом верхнем углу каждой страницы, от руки, мелким почерком было написано: «Sie erblassen in der Erinnerung der Zeit, Vergangene Altlast...» Эдна вспоминает знакомые... даже не слова, скорее корни: бледнеет, память, время, тяжесть, прошлое. Андрэ закрывает файлы и продолжает:

— Отец сказал, что она... Та женщина, которая нарисовала все это и благодаря которой я тут сейчас с вами обоими разговариваю, была переводчиком. Как и многие, кто тогда, шесть сотен лет назад, получил разрешение на эвакуацию, участвовала в каком-то секретном военном проекте. Отец еще сказал, что здесь, на орбите, она быстро сошла с ума. Как будто это было платой за спасение ее семьи.

После ужина Андрэ собирается домой, но Хидео уговаривает его остаться на ночь, похоже, им есть что обсудить, и их разговор выйдет долгим. Эдна уносит тарелки и чашки, моет посуду. После — достает из сумки лоскутных кота и собаку, устраивает их в углу около своей подушки и устраивается рядом сама. И долго еще читает материалы, найденные Накао. И понимает — что им всем катастрофически не хватает данных. И не хватит, даже если пройтись по списку семей, который дал Маркус. Даже если расспросить о давнем, совсем давнем прошлом всех, ведь их осталось так мало. Даже если старшие офицеры с «Гелиоса» рискнут отправить людей на обследование законсервированных модулей. Что еще «если» — Эдна уже не пытается предположить. От множества страниц с одинаковыми пометками «требует уточнения», «требует подтверждения», «ссылается на недоступный блок массива» ей становится совсем грустно. Сколько они уже потеряли и никогда не найдут заново? Сколько еще потеряют? Сколько у них — всех — осталось времени: дни, недели, месяцы? Прежде чем погасить свет, Андрэ оборачивается и отвечает на так и не высказанные вопросы:

— Не волнуйся. Не страшно, что вы, что мы все почти ничего не нашли о тех, прошлых событиях. Вы: Накао, ты, Юта, многие другие — уже сделали достаточно и даже больше. Вы заставили людей проснуться. Теперь мы — все — справимся. Обязательно.

Эдна долго еще лежит в темноте, смотрит в потолок, снова и снова слушает запись из родительского альбома, слушает чужое дыхание и думает одновременно ни о чем и обо всем разом. Док Джей утверждает, что там, внизу сохранилась жизнь. Какая она? Звери и птицы, растения, насекомые. Рыбы. Мужчины и женщины, люди... Прокси. Еще один биологический вид, наделенный разумом. «Может быть, — думает Эдна дальше, — вопреки стремному историческому наследию, нам всем — удастся договориться.»

01-FEB-629.metis — 01-FEB-629.haumea — 01-FEB-629.io

6.

Дарина поинтересовалась у Оле: «Что случилось?», а папа ответил: «Позавчера во время сдачи последнего смонтированного участка на «Метис» один человек умер. Косвенно — из-за меня. Мне светит штраф или полгода принудительных работ. Штраф, правда, такой, что от принудительных работ все равно не отвертеться». Я посмотрела на взрослых и спросила: «Тот, который умер, — это из-за него у мамы было плохое здоровье?» Папа медленно кивнул и спрятал лицо в ладонях. Я подумала — а ведь это он убил того человека, и сделал все так, чтобы дело кончилось штрафом, — и промолчала. Папа, наверно, задумал все это еще до маминой смерти, а может, и вовсе там, на Земле. И все эти годы ждал подходящего места и времени, чтобы сделать задуманное. Чтобы отомстить. Я читала, что людям, которые выполнили самую важную в жизни задачу, часто становится некуда и незачем жить, и — испугалась. Подошла ближе и обняла папу за плечи, как Дарина обнимала Арни или Шефа Оле, если у них был тяжелый день.

Я не подумала, что папа, наверно, видел книжки, которые я читаю, и тоже про все догадался. Потому что папа встал, и теперь уже сам меня обнял, и сказал: «Не бойся, дружок. Самой важной задачей для меня всегда были вы. Ты и твоя мама. Я — просто кошмарно устал за эти четыре дня». А потом спросил еще: «Дай угадаю. Ты за сегодня так и не пообедала?» Я только вздохнула в ответ: «Угадал...» Пока мы разговаривали, Оле сходил за доктором Сяоли, и, вернувшись, встал в проходе так, чтобы обойти его было никак невозможно. Шеф Оле — очень высокий, на голову выше папы, и уж конечно, выше меня. Поэтому получилось, что его слова пришлись прямо мне в макушку. Оле сказал: «У меня тут два свидетеля, оба совершеннолетние и тебе не родственники. Я тебе при свидетелях говорю, что этот штраф я заплачу за тебя сам. Ты, Александр, вроде обычно отпираешься и отказываешься, валяй, начинай, а я, так и быть, послушаю».

Он это все говорил таким сухим и скучным тоном, что я бы, может, даже испугалась снова. Если бы не слышала, как еще раньше Шеф Оле катал по столу колечко от цепочки своего жетона и разговаривал вроде бы сам с собой. О том, что в последнее время снова начались внезапные смерти. И всякий раз — среди людей с одних и тех же жилых модулей. С «Реи». С «Титана». С «Гипериона» и «Скади». Всякий раз — вроде бы от вполне бытовых причин, но причины эти все как одна — экзогенного свойства. В конце концов Дарина отобрала у него и кольцо, и цепочку, и служебный жетон, и спросила с усмешкой: «Ты что-нибудь собираешься делать? В конце концов наша безопасность — это твоя работа». На это Шеф Оле ответил ей, что если б мог — сделал бы все, чтобы остались в живых те, кто умер в первые годы после переселения на орбиту. А сейчас — даже не пошевелится.

Папа, оказывается, тоже слушал его, и поэтому сказал хмуро: «С этим штрафом — отпираться не буду. Реквизиты стандартные, валяй, плати. Было бы с чего цирк устраивать. Зря только ребенка мне напугал», а Сяоли подмигнул мне и сказал, что этого ребенка надо еще постараться, чтоб по-настоящему напугать. На самом деле Шеф Оле зря ругался. За папу ему приходилось вступаться ровно один раз. Когда умерла мама. Хотя, возможно, это Оле говорил про то время, когда они работали там, на Земле? Я осторожно спросила у папы: «Тебе было очень страшно? Ну, то, что ты сделал?» Но папа сказал, что в первый и последний раз в жизни по-настоящему страшно ему было все те три часа, которые он прождал, подпирая стену у дверей маминого кабинета. И не знал — придет она, или с ней уже на самом деле случилось что-нибудь очень плохое. Я спросила: «Пап, а почему ты маме не позвонил?» А он растерянно улыбнулся в ответ и сказал: «Да знаешь, как-то не догадался». И тут я поняла, что все, совсем все навсегда в порядке, можно уже вставать и идти помогать Дарине собирать ужин, и слушать, как Сяоли пререкается с Шефом Оле, а Шеф Оле, как всегда, в шутку грозится, что пришибет его и не посмотрит на возраст.

После ужина папа сказал, что выйдет ненадолго, Шеф Оле и Сяоли хотели было его проводить, но пока собирались — папа успел вернуться. Он принес с собой портативный компьютер и занял любимое кресло Оле. Я присела рядом и заглянула в экран. Там стояла на паузе одна из папиных любимых бесконечных игр. На самом деле я очень люблю наблюдать, как кто-то играет, мне это интереснее даже, чем играть самой. Вот и сейчас на экране застыла девушка, бледная и серьезная. Нарисованный ветер растрепал ярко-алые волосы. Я спросила: «Почему ты все время играешь за девчонок?» Не оборачиваясь, папа протянул руку и легонько дернул меня за кончик косы, а потом ответил: «Не за девчонок. А за одну девчонку. Ее зовут Кейс и она спит в бункере на Земле». А потом — немного помолчал и добавил: «Когда-нибудь наши с тобой далекие потомки вернутся на Землю и она их там встретит».

До вечера я следила за приключениями нарисованной девушки в нарисованном мире и вспоминала, как недавно на уроке нам рассказывали, что история человеческого общества всегда повторяется. Я решила, что хочу изучать не только физику и электронику, но еще обязательно — историю и юриспруденцию. Чтобы знать, как развивается человечество, какие законы и механизмы им управляют. Чтобы знать, что там, в далеком будущем, на Землю вернутся — уже совсем другие люди. И — чтобы все то, от чего шестнадцать лет назад люди бежали с Земли, — никогда не повторилось.

05-JUL-16.hyperion

Вместо эпилога

Перелет к Земле пройдет без потерь.

И через пять лет после посадки Эдна будет держать на руках мамину рыже-коричневую кошку и — будет смотреть, как Андрэ, такой же бесцветный, как и его отец, Маркус, передает гостю накопитель с двумя файлами и говорит: «Это история нашей семьи, и она связана с Вами, Винсент». Эдна увидит, как бережно гость берет накопитель, вешает на цепочку к причудливой формы латунному медальону, как отводит взгляд и вытирает глаза тыльной стороной ладони. Эдна подумает: если на тех рисунках действительно изображен именно он, то... И не успеет додумать до конца, потому что Хидео обнимет ее за плечи и скажет на ухо: «У нас получилось. Видишь? У всех — нас — получилось. Нам — всем — досталась целая Земля и целое небо. И теперь мы — все — окончательно вступаем в права наследства».

12-APR-05.nakao. Земля


13-11-2014 - 22-12-2014
Gaell.12, Самара