сказочку вам
Как я уже трындел  Хронист Рене, в один прекрасный день на нас с дорогим другом-соавтором настал сборник файских сказочек. То, что дальше - это вот такая местная классика, уже не курочка ряба, но что-то типа Кота в сапогах и прочего боя на малиновом кусту Калиновом мосту. Т.е. то, с чем скорее всего каждый из фай, подрастая, встретится.

Их еще будет.
а еще оно точно рисованная история, где количество повторов знаков и текста вписывается в ритм...

Три беды караванщика

Эта история случилась и закончилась на одном из перевалов Рудных Гор. Было это во времена, что ныне не считаются в исторических, когда на земле Сердца Мира не было - ни бога, ни общего закона, ни единой власти. Тогда по рассветную сторону Рудных гор начинались земли Великих Домов – Дома Серебра, Дома Мрамора и Дома Талой Воды, но о них почти ничего не будет сказано в этой истории. По закатную же сторону были земли малых властных, числом их было двенадцать раз по двенадцать, шириной же каждая земля была где в день езды, где в полдня.

Шли тогда через двенадцать троп по перевалам в Рудных горах караваны - с заката на рассвет везли серебро и железо, меха и воск; с рассвета на закат везли хорошую шерсть и хорошее оружие, драгоценности, сахар и вино. Но бывали дни, бывали круги года, когда втрое и в двенадцать раз больше Великие Дома платили за вести с закатной стороны. В ту пору в земле Сердца Мира где не воевали, там показывали соседям, что не стоит идти войной. А не было лучших воинов, чем люди с закатной стороны, и разное они знали про железо, было, что и забывали договоренности, шли с набегом, возвращались с добычей... Не было в иной год важней вестей, которому властному с закатной стороны срок подошел покинуть мир живых, где собираются разорвать союз, а где - заключить новый. Дерзкие вести летели через перевалы на быстрых конях с уверенными в себе гонцами, хитрые вести ехали не спеша, в каменных футлярах в тайных увязках мастеров-караванщиков.

Так ехала и эта весть, о которой ничего более не узнал никто из разумных – в хитрой увязке, в резном яшмовом футляре, никуда ее мастер-караванщик не спрятал, в поясе носил. Сильно ждал ее властный князь, подвластный Дома Мрамора, чьими были караван и старшие его. Долго ждал ее мастер-караванщик. Так долго, что стронулся в путь из последних, уже после Утра Года. А и в ту пору, когда, когда жили разумные в Рудных горах, двенадцать раз по двенадцать советовали подумать перед тем, как собраться в путь, когда рождается время теней, и всякое может ждать на пути - ливень и снег, оползни и обвалы, лихие живые люди и разные не те. ага?Сильно спешил мастер-караванщик - так, что и не встал на долгую днёвку у последнего селения по закатную сторону гор, как всегда водилось. Только сменил коней на горных быков, продал равнинные повозки - не долго торговался, перевязали поклажу и в путь. Но и горки с пригорком в подъеме не прошли, как навстречу им пришла весть дурная. Сухим было лето, щедрой была осень, все дожди ливанула из одного котла - пришел на дорогу обвал. И один ли обвал – не мог сказать тот, что шел навстречу с вестью: сам еле проскочил, не знал, что за спиной осталось.

Делать нечего: встали всем караваном, вестника накормили, отогрели - не по злобе весть принес, сам не рад, и к последнему посёлку проводили. Дальше сел мастер-караванщик отдельным костром, о деле думать. Плохо думать, сильно спешил он - что хоть с кем бы договорился, лишь бы того обвала вовсе не было. Лучше бы вчера, но раз так нельзя, так хоть к рассвету.

Гостья его, как говорит история, не у огня - у возка старшего каравана поджидала. Выговорила сначала - зачем встали? Не узнал он гостью, но нипочем не задумался. Мало ли проезжих ставит свои возки в караван - где и рук больше, и охраны, и какой-никакой колдун с ним вместе поедет. И много ли из тех хозяев возков лично придут серебра караванщику отсыпать, не возчиков своих пошлют. Смотрел мастер-караванщик, статная была женщина. Рослая. Властная. Дождь-то все шел и шел, а была она в плаще лучшей городской шерсти, в три цвета с узором, да с собольей опушкой. И с кошелем на поясе - тисненой кожи, с золотом, полнёхонький кошель на виду носила. Гневалась властная - гнев и высказать лично пришла - чего ждать в чистом поле встали, отчего дорога не открыта. Извиняясь низко, но не нижайше, пояснил ей мастер-караванщик про обвал, и что сам бы много отдал, чтобы этой беды вовсе не было. Вдвое больше та разъярилась. И сказала:
- Так за чем дело стало? Спустись в поселок, найди и купи там нескольких ничейных детей, лучше шесть, лучше девочек, но и один любой сойдет - чтобы за круг дня до полудня был хотя бы один. Тогда - полдень не успеет пройти, я открою - нужную мне дорогу.
Весь обрадовался мастер-караванщик - что так быстро пришло решение и даже дешево. Сухим было лето, в горных поселках на караванных тропах, где никогда не жили слишком сыто, хоть один лишний рот найдется. Перед зимой, перед весной – кто ж откажется передать все беды селения с ненужным ребенком в чужие руки.
- Ваше предложение разумно, госпожа мастер, я надеюсь выполнить его к полудню, - ответил мастер-караванщик.
- Мы договорились? Буду ждать вас ближе к полудню у вершины вон той дальней рыжей скалы, - отвечала ему женщина.

Подтвердил ей караванщик, что да, он с ней договорился, а там и пошел спускаться в поселок. Так торопился, что и про задаток только по дороге вспомнил, но решил, что и к добру – не знает он, за сколько в это время удастся ему в поселке сговориться, да скольких сговорит . Как сговорит, так и разберется, или требуемую цену, а там посмотрит – а то и три –во вторую долю запросит, что берут с прошедших по приходу каравана. Теперь-то разглядит и не забудет, с какого возка статусная мастер была.

А только и с пригорка не успел спуститься караванщик, как догнал его из его лагеря другой колдун. Этого-то караванщик запомнил - он в установленный срок до выхода каравана должным образом подошел, за дорогу заплатил. Не своим возком ехал, не охранять подряжался - праздным ехал, с легкой ношей, знать, мог себе позволить. Не на службе колдун, сам по себе. Но дела своего не скрывал, верхнее платье, изрядно вышитое змеевиком и хрусталем, носил. Да оружие, которое издалека стреляет, заметным носил, на поясе. С караванщиком как должно рассчитался, сам три раза у него на глазах серебро взвесил, да караванщику самому, и трем подручным взвесить позволил, у всех счет сошелся. Ну а что на вопрос, куда путь держит - только посмеялся: "То ли на охоту, то ли с охоты, как удача будет", - так что они, люди, и правда, в делах колдунов забыли?

И вовсе забыл про него караванщик - вот тот и всплыл, некстати... Кто ж обрадуется, когда его утром в дорогу вопрос колдуна проводит, и прямой вопрос:
- Куда ж вы путь держите, мастер-караванщик. Один и под рассвет?
"И в самом деле", - все же тот и задумался. Что ж пошел, и одного подручного с собой не звал, сам, двумя ногами, с двумя ножами да кошелем. Будто кто в голове сказал, что там, горка да пригорочек, безопасно. Когда тут в иной раз от камня до камня живыми не доходили.
А вроде ведь и не говорила та женщина ничего, что дело должно быть тайным. А всяко все нужное в тишине делается - и всем собой чуял караванщик, не обрадуется строгая гостья тому, что чужие глаза в их дело суются, а глаза колдуна-то дважды. И учтиво, а не слишком, со своего места, ответил тогда караванщик:
- Вам-то что за дело до моей дороги и дела моего, мастер колдун?

- Вот вроде и нет мне дела, мастер-караванщик, - отвечал тот. - Ни до вас, ни до жизни вашей, ни до посмертия – что мне, и то правда, до чужих договоренностей? - ни до вашего каравана. Ни до князя вашего, наконец, что себе эту дорогу еле-еле в кормление выкупил, больше жизни своих детей над ней дрожит, - страшно было караванщику: ни в чем не ошибался колдун. Страшно, а куда деваться - колдун одному тебе говорит, надо слушать. - До того мне только дело есть, что я Ловец, и что мой князь за челюсти и подлинные шкурки поддельных истинным серебром по весу платит, а обычным серебром - три веса. Если их не одну убить, а двенадцать раз по двенадцать, то дороже встанет… Вот только меня одного и весь ваш караван прикрыть не хватит, а тут и посёлок близко, и тракт старый. А эти, как убедятся - тут с ними договорились, им можно, налетят - моргнуть не успею. Ищи их потом.
Испугался караванщик, решил спросить:
- Зачем же вы мне страшные вещи говорите, мастер колдун?
- Затем, мастер-караванщик, что по закону, по которому живут здешние люди, и вы, вроде, живете - на ничьей земле, в ничье время, с незнаемыми людьми, говорить принято вчетвером, под фонарем и без плащей - чтобы точно хотя бы одному глаза на сторону не свернули. Стар я стал, спал под пологом под дождик, так бы все и проспал. Только вы-то что ж и капюшона не попросили снять?
- Что же это вы такого, пока спали, видели, что я никак не разгляжу? - возразил ему караванщик. Знал, что зря возразил.
- А я вам и покажу, куда вы не смотрели, - сказал колдун. - На ничьей земле дело нехитрое, любой камень скажет. Вот тот хотя бы.

Подошел тогда колдун к обломку скалы, снял с пояса тот нож, что для хлеба, да мяса, да если совсем страшный срок подопрет – для своего горла. И всадил с размаху в камень. Даже вздрогнул караванщик: нож пожалел, сталь хорошая была, "меховой шкуркой" отливала. Только лезвие и не звякнуло - как в масло нож в камень вошел, как в воду. Вода из-под него и потекла - чистая-чистая. Вздохнул колдун, из-под плаща зеркальце достал, маленькое, в ладонь, вогнутое - чашечкой. Наполнил той водой, на камень перед караванщиком поставил - и так сказал:
- Знать не знаю, и знать не хочу, о чем вы с недолжным быть договаривались, сами смотрите - сами и увидите. Только ни лишних тряпок, ни порченной шкурки - ни вода из-под корней камня, ни истинное серебро ни отражать, ни видеть не умеют.

Караванщик взглянул, и снова подходил он к возку, и снова гневалась на него суровая женщина. Только вот тот соболий мех на плаще как моль до клочьев сгрызла, если моль - и плащ был грызаный, а под ним шевелилось. Говорила женщина - и в глазах ее сыпалась пыль, и можно было увидеть - то ножку, то усик, то жвала... а больше всех шевелилась та тварь, что у женщины на голове сидела.

Не разглядел ее караванщик - заорать хотел, но захлебнулся. Снова сидел, глядел в пустое вогнутое зеркальце - лицо дурацким отражалось. Да солнце уже совсем вставало. Посмотрел на него колдун – и сказал тогда караванщик:
- Ой, беда мне, беда. Что я, темный человек, в ваших колдовских делах, разумею. И поверить вам беда, мастер-колдун, и не поверить – беда.
- То не беда, мастер-караванщик. И даже не четверть беды, - отвечал ему колдун. - Не ваши дела, говорите, так и не ваш ответ. Сколько серебра за детей собирались оставить? Мне отдайте половину, главное чтобы та поровну делилась, я вам, так и быть, сделаю девочку. Вашим делом останется отвести, а дальше моим будет. Если я прав – я знаю, что делать, живы останетесь, испугаетесь ненадолго. Если я неправ - поучусь тому, что не знаю – столько лет прожил, так и не узнал – что это за дороги, которые ненужными детьми открывают, и как это. Так мне и за науку платить.

Делать нечего – обрадовался караванщик: если у той женщины и в самом деле тварь сидит под плащом, серебром всяко обойтись дешевле. Думал не больше двух мер серебра за детей отдавать, так две колдуну и отдал. Убрал колдун свое зеркальце, взял одну меру серебра, положил на камешек. Снял с себя плащ, снял верхнюю рубашку, змеевиком и хрусталем расшитую, снял вторую – с серебряным шитьем. До самой теплой, живым потом пахнущей, разделся, в нее и камень, и меру серебра завернул. Тем же ножичком пару раз чиркнул – полосу в ткани да две полосы прорезал, чтоб глаза и рот были, стало быть, той же водой из-под камня сбрызнул – прощения притом просил, сказал: "Ненужное делаю", – и стала из всего девочка. Совсем как живая девочка, встала на ножки, пошла. А что руки у девочки тряпочные были, да и в глазах – нет-нет, то перышко, то ниточка, то и даже камень-змеевичок мелькнет – то приглядываться надо было. А колдун сказал: «До полудня проходит, до полушага не почует, идите, мастер-караванщик, как договорились, а я затаюсь свое дело делать».

Страшно было караванщику, а куда деваться – взял поддельную девочку за тряпочную ручку и пошел. К рыжей скале, как сговаривался. Вышел караванщик за круг до полудня к рыжей скале, а девочка та, как солнце вставало, так все больше и больше на человека походила, и стояла уверенно, и подпрыгивать научилась, и ныть, что куда же мы идем. Только что ручки тряпочными оставались, под рукавами-то.
И как вышли к скале – караванщик и та девочка, увидел он, ждала их та женщина. Тут бы снова все забыл караванщик: ждала их статусная, глядела грозно, ничего в голове не осталось, кроме того, что всего одну соплюху привел, и ту негодящую.
Так и испугаться караванщик не успел. Когда, значит, сказал, что вот, привел обговоренное, что смог - то и привел, подтолкнул девочку, да подошла та на полшага... И ясно стало, что нет в ней живого человека, только так, запах, да камень, да серебро.

Разозлилась тогда та тварь, что у подменной на капюшоне сидела – и как прыгнула. Быстрее молнии, быстрее страха караванщика. А только колдун умелым Ловцом был, быстрее оказался. Подобрался он, значит, незаметным шагом, к той рыжей скале - подождал, пока тварь покажется, два раза выстрелил, в оба глаза и попал.

Потом уже страха караванщик натерпелся. Пока подыхала тварь, ножками шевелила. А от женщины вовсе ничего не осталось - плащ-рванина в мелкую дырочку, да кожа человеческая, тоже вся прогрызенная и по шву порвалась, когда тварь-то прыгнула. И кошель еще лежал, полнехонький. Заметил это караванщик, но так испуган был, что взять не решился, и хорошо, что не решился. Тут колдун поднялся, снял с пояса второй нож - для ветвей, костей и врагов - и одним ударом голову твари и отсек. И на плащ, что от женщины остался посмотрел:
- Глупая, - сказал. – Тоже ведь договаривалась, что в соболях ходить будет. Но и то - глупы подменные, чтобы врать, ходила/
Взял потом голову твари, в рубашку завернул, из которой раньше девочку делал, шнурок из рукава выдернул, с бусинками, двенадцать раз хитрыми узлами завязал и сказал дальше:
- А все, что тут лежит, сжечь быстрее надо, мастер-караванщик. Если полдень минет, и еще полдень - поздно будет, к следующей весне мор по здешним местам пойдет, сразу все вспомнят, что за караван последним проходил.

Оставил тут страх караванщика, все он вспомнил - что на него свалилось, и не решилось пока ничего, только вот, что жив остался. Завздыхал он:
- Ой, беда мне, мастер-колдун, беда-беда, и как избыть не знаю - и путь мне закрыт, и с гневом ждать меня будут, а тут еще и тварь эта подвернулась.
- И то не беда, мастер-караванщик, даже и не полбеды, - отвечал колдун. - Что путь для вас закрыт, так не в моей власти, не в моем мастерстве отменить то, что случилось так, как оно случилось. Но первый ли обвал в этих горах? Не первый, не последний, а как закон велит - жителям селений по караванной тропе дорогу, до того, как совсем не встанет, прочной поддерживать и помощь оказывать - людьми и инструментами, за обговоренную плату. И вам не миновать, с подручными, туда идти - за быками, руками, кирками и лопатами. Вспомнили бы вы об этом вовремя, этим и обошлись бы. А теперь вам придется еще двенадцать немалых мер дров купить, чтоб тварь правильно сжечь, да меру соли, чтоб мне голову довезти. И от того, во что эти траты обойдутся, мне еще половину заплатить. Мне-то здешний закон разрешает до трех цен брать, только дурацкое серебро удачи не приносит.

Опечалился тут караванщик - но не спорить же с колдуном, дороже встанет, а когда мастерством его только-только вот жив остался - так и втрое дороже. Про себя только повздыхал, что это кому не беда - кто шитое серебром платье носит, да ножичек для ветвей, костей и врагов может как бы не истинным серебром оковать. А он, человек простой, разорен до последней рубашки будет - дрова-то, да зимой, да в горах - куда как подороже ненужных детей будут. А за соль как бы вовсе по весу серебром платить не пришлось. А еще - что невесть сколько будут эти местные обвал-то разбирать, так и когда доберется, глядишь, от нанимателей иных получит - меру серебром, три меры пинками. А князь, что вести ждет, и на все двенадцать немалых мер пинков разорится.

Однако и то было правдой, что - а деваться-то куда? Ну и созвал караванщик подручных, понял, что всего-то ночь и утро прошли. Много ли, мало ли, сколько там выплачивал жителям последнего на тропе посёлка, история не сохранила, а много, наверное. Долго ли работали быки, да люди, да лопаты - тоже в истории не считали. Не столь долго, чтоб вовсе дороги встали, не столь коротко, чтобы с одного полудня до двух других время миновало.

Сохранила вот история, немногие говорили, но сохранила, что про дрова легко сторговался караванщик, знали в посёлке, что подменная здесь где-то рядом ходит, да и старые люди жили, кто помнили, чьих была, когда шла... Так что когда за такие-то меры дров, да быстрее чтобы , сторговывался караванщик, уболтали его и зачем рассказать, а как услышали - сильно много не взяли. Еще сами от посёлка к колдуну пришли, земляного зеленого янтаря принесли, подменного золотца, да яшмы - с тем, чтоб не злился слишком, чтоб хорошо сжег, следа не оставил, да местных старших допустил проверить - все ли по закону. Ну и ценного земляного масла принесли, чтоб горело почище. Не возразил колдун - все принял, всех пустил, хорошо горело, корочкой спеклось.

Знал караванщик, когда на новую трогался в путь: и сам жив, и тварь мертва, и не дольше долгого застряли. Ну и дальше знал, было – всё, до рассветной стороны добрались, ни возка, ни копыта не потеряли. Может и не без последней рубашки по итогам останется, с чем был уйдет, а то и с прибытком. Тому и радовался на последней стоянке караванщик, говорил - и кстати подошедшему колдуну, что и та беда прошла, и эта, а скоро, глядишь, и все не догонят - дома будут.

Только возразил ему колдун: "Говорил я вам, мастер-караванщик, и то не четверть беды, и то не половина. А теперь скажу, что та беда, которая беда, вас караулит, на вороте висит. А я даже сказать вам не могу, где догонит. Только предупредить, чтоб ходили осторожнее".
- Откуда ж беда-то? - спросил тогда караванщик.
- Оттуда, что голова у подменных маленькая, больше одной мысли не держит. А память долгая. Вы же сами ей подтвердили – договорились c ней: вас можно. Только это они и поняли, где одна, там и тысяча. Долго под таким не продержишься, где-нибудь да и треснет. Чаще на самом ценном бывало. Я Ловец, не мое это дело, у своих спрашивайте, может, кто придумал, как от договоренностей с не тем отмываются. А мы не знаем пока.

Помнил караванщик, что зря колдун предупреждать не будет. Но помрачнел не очень. Думал, вот доберется до крепости княжеской, вот весть донесет… А там и к местным лучшим из оплачиваемых мастерам за помощью придет. Из тех, кто в полдень работает, тени ловит, мимо всех теней ходит - чтоб тем мастера и не рассмотрели, что за беда за него зацепилась... Дорого те, конечно, берут, про "дурацкое серебро" речей не заводят, и три цены готовы взять, а там каждый раз за каждый ответ по три, хорошо, если всего двенадцать выйдет. Ну а что делать? Глядишь, год, другой, а там и звездный - он и за услугу расплатится.

Только не случилось так. Прибыл караван, расчет караванщик получил по мере, кое-как после тех трат и прочих походных, но с небольшим привесом счет сошелся. А дальше караванщик в княжескую крепость поспешил – с вестью, что так за поясом и вез. Даже князь не слишком за задержку гневался, видно - знал, зачем на караванные дороги тайной весть посылал.

Только никакой вести тот князь не получил. Как сбил он крышку с тайного футляра из яшмы и тряхнул - так и посыпались оттуда только труха и много, много многоножек. Князь, как старые озерные хроники сохранили, еще три четверти года с небольшим в этой крепости не жил, до нового Утра Года. Ждал, пока все должным образом почистят.

А караванщика в тот же полдень и выперли за ворота. В чем был - взыскивать посчитали позором. И о нем больше ничего не будет сказано - ни в этой истории и ни в одной из тех, что рассказывают люди.